Молодые годы короля Генриха IV - Страница 101

101

«Свалить все на мертвого — это верный способ избежать ответственности засвои злодеяния; и люди, которые вообще не любят нести ответственность засовершенное ими зло, могут успокоиться, что они и делают. Все это касаетсяумерших. И меня!» — думает Генрих. Под прикрытием ночи и тьмы лицо Наваррынаконец выражает его истинные чувства. Рот скривился, глаза засверкалиненавистью.

Но он тут же все подавил — не только выражение, но и само чувство, ибо вдругстало светло. Слуги, взобравшись на лестницы, зажгли наконец несколько свечей,и те бросили свои бледные лучи на середину залы. Толпа придворных воскликнула«А!», как и любая толпа после долгого ожидания в темноте. К Генриху подошелего кузен д’Алансон. — Генрих, — начал, он, — так не годится. Давайобъяснимся.

— Ты говоришь это теперь, потому что стало светло? — откликнулся Генрих.

— Я вижу, что ты меня понимаешь, — кивнул Двуносый. Он хотел показать, чтоего не проведешь. — Продолжай притворяться! — настоятельно потребовал он. —Ведь и мне приходится разыгрывать послушного сына и доброго католика, но тайкомя скоро перейду в твою веру. И еще неизвестно, сколько людей сделают то жесамое после всего, что произошло.

— Вероятно, во всем Лувре я самый благочестивый католик, — сказалГенрих.

— Мой брат д’Анжу ужасно важничает, просто невыносимо. Еще бы! Герой дня,достиг своей цели, весел и милостив!

— Черноватые духи уже не окружают его, — подтвердил Генрих.

— Он же любимец нашей драгоценной матушки, и теперь дорога перед нимоткрыта. Вот бы еще помер наш бешеный братец Карл… Неужели тебе приятновидеть все это, Наварра, и только скрежетать зубами от бессилия? Мне — нет.Давай бежим, Наварра, и поднимем в стране мятеж! Не теряя времени!

— Я, правда, один раз уже упустил случай заколоть Гиза… — вырвалось укузена Наварры, не успевшего сдержать закипевшей в нем ярости. Но он тут жеопомнился и овладел собой. «Двуносому не очень-то следует доверять. Если он дажеи не фальшив, то раздерган, как буквы в письмах его матери, — подумал Генрих. —Ни к каким планам его не привлекать, — решил он. — Ничем не выдавать себя…» —Но за этот промах я благодарю господа, — закончил он начатую им фразу оГизе.

Д’Алансон уже не замечал, что двоюродный брат не слишком с ним откровенен.Что до него, то он все тут же и выложил: — Ты не поверишь, но нынче вечером ониждут иноземных послов. Должны прибыть папский легат и представитель донаФилиппа, чтобы выразить свое глубокое удовлетворение по поводу успешнопроведенной Варфоломеевской ночи. Удачливые преступники обычно начисто забываютсвое деяние: ведь оно вызывает отвращение. Мадам Екатерина уже оделась и ждет.А! Давай пройдем немного дальше. В этом месте у стены скрытое эхо, его слышно вкомнате моей достойной мамаши. А наш разговор мог бы настроить ееподозрительно.

— Да я ничего не сказал, — решительно заявил Генрих.

— А я ненавижу д’Анжу, — последовал ответ брата.

— Чего ты от него хочешь, Франциск? По мне, только бы жить не мешал. —Генрих нарочно не смотрел по сторонам: все же от него не укрылось, что подединственной зажженной люстрой слуги расставляют карточный стол. И д’Анжу ужезвал: — Брат мой д’Алансон! Кузен мой Наварра!

— Сейчас, господин брат мой, — отозвался Франциск д’Алансон. — Мы тутобсуждаем важные вопросы! — Когда люди так откровенны, никакого заговора бытьне может. Кузены отошли еще дальше от толпы придворных. Д’Алансон сопровождалсвои слова судорожными и нелепыми телодвижениями. Он то делал вид, чтоприцеливается из ружья, то наклонялся, точно спуская свору собак. — Д’Анжу —сумасшедший, — говорил он. — Все с ума посходили. Они ждут не только легата, имнедостаточно похвал, на которые, по их мнению, не должен поскупиться донФилипп. Они мечтают о посещении англичанина Волсингтона — ни больше, ни меньше.Почему-то считается, что достаточно кому-нибудь беззастенчиво расправиться сослабейшим, чтобы заслужить благосклонность Англии.

Генрих сказал: — Кузен д’Алансон, если ты столь проницателен, то почему тыупорно не желаешь замечать происков Лотарингского дома? Ведь вас, Валуа, хотятспихнуть с престола! И я, ваш скромный и доброжелательный родственник, я хочупредостеречь вас. Если Варфоломеевская ночь — дело, угодное Христу, и еслистрах может поддержать единство королевства, то не забудьте, что Париж еще дотого признал лотарингца благочестивейшим из католиков. А теперь, когда оннаступил на лицо мертвому адмиралу, тем более. — Так говорил Генрих, почтибеззвучно, чтобы ненароком у него не вырвался крик или ему не изменилголос.

Д’Алансон повторил: — Гиз наступил на лицо мертвому адмиралу и сам себяопозорил. Его я не боюсь. Красавец-мужчина, которого весь Париж на руках носит!Но и такое лицо обезобразить нетрудно. Будем надеяться, хотя бы на оспу! — Всеэто сопровождалось судорожными и нелепыми телодвижениями.

— Кстати, — заметил кузен д’Алансон, — мы в тени, а кого хорошенько невидно, того никто и подслушивать не станет, кроме особо предназначенных дляэтого шпионов моей мамаши. Но сегодня вечером она чрезвычайно занята и позабыладаже подослать своих фрейлин.

В заключение Генрих сказал: — Я позволил себе только предостеречь дом Валуа.Я желаю ему добра, а мое преклонение перед королевой-матерью безгранично.

Тут кузен от души рассмеялся, словно последней шутке, завершающей приятнуюбеседу. — Ты ничем не выдал себя, милый кузен, даю слово. Я доверился тебе, аты мне нет. Вместе с тем теперь мы узнали друг друга, да и чего только ты неузнал за сегодняшний вечер!

И это было верно. Между тем этот перевертыш Франциск уже ускользнул от

101