Молодые годы короля Генриха IV - Страница 145

145

поступки, и, будучи, записаны, принесут посмертную славу. Они говорили своемуповелителю прямо в лицо, что он грешит против собственного величия и самповинен в наносимых ему оскорблениях. И если даже он забудет, то виновные всеравно не забудут и ни за что не поверят, будто он может забыть Варфоломеевскуюночь! — Мы оба, сир, хотели уже начать без вас, но тут вы запели псалом. А еслибы нас не было, сир, то услужливые руки других не решились бы отстранить от васяд и нож, но как раз воспользовались бы ими, можете быть уверены.

— Значит, вы были готовы покинуть меня к предать? — спросил он для виду,чтобы дать им желанный повод продолжать свои добродетельные назидания. — Выпоступили бы, как Морней. Впрочем, старые друзья все одинаковы: Морней вовремяубрался в Англию, как раз перед Варфоломеевской ночью.

— Дело было не так, сир. Он еще не успел уехать, но вы так этого и неузнали, ибо слишком долго избегали ваших старых друзей и не желали нас слушать,когда мы осмеливались роптать против вас.

— Вы правы, я должен просить у вас прощения, — ответил Генрих, тронутый, иразрешил им поведать все приключения их товарища дю Плесси-Морнея, хотя знал ихлучше, чем они. «Ну и пусть, если моим друзьям хочется иметь передо мнойкакое-то преимущество и знать что-то, что неизвестно мне: во-первых, обо мнесамом, а затем об остальных моих друзьях». Поэтому Генрих громко дивился,слыша, как смелому и сообразительному Филиппу пришлось в Варфоломеевскую ночьпробиваться сквозь шайку убийц, когда те обшаривали книжную лавку, ищавольнодумных сочинений, и уже успели прикончить книгопродавца. Затем Филипп, изгордости, уехал без паспорта, все же добрался до Англии, страны эмигрантов, идожидался, уж не спрашивайте как, заключения мира и амнистии. Затем началисьпоездки к немецким князьям, чтобы уговорить их вторгнуться во Францию. Словом,жизнь гонимого дипломата, если не бездомного заговорщика. Генрих, не узнавшийничего нового, становился, однако, все задумчивее. «Сколько тревог, Морней!Какое служение! Какая доблесть! Я же попал в плен, под конец я чуть не самсдался в плен!»

И тут они, наконец, сами того не замечая, выложили главное: господа деСен-Мартен, д’Англюр и д’Эспаленг тоже торопят с побегом. Друзья, ссылаясь наэтих любезных придворных, еще не знали, кто они в действительности: хитрейшиеиз шпионов! Генрих умолчал об этом и теперь, иначе они, вероятно, вызвали быпредателей на поединок, и все могло бы на время расстроиться. Зато онпосоветовался со своим доверенным, господином де Ферваком: настоящий солдат,уже не юноша, прям и скромен. Фервак без всяких оговорок посоветовал ему большене тянуть и поскорей — в седло! Ну что — шпионы! Он сам сумеет запутать их, такчто они потеряют след беглеца. Уверенность этого честного человека казалась емудобрым предзнаменованием. Третьего февраля состоялся побег.

Этому предшествовало прощание и последняя комедия — и то и другое с участиемпредставителей Лотарингского дома. Генрих ждал, чтобы д’Эльбеф прошел мимо негоодин. Когда Генрих приблизился к нему, молча взглянул на него, д’Эльбеф всепонял. И всегда он угадывал и передавал самое важное, без слов, без знаков.Если грозила опасность — он оказывался рядом, он прояснял туманные вопросы,прозревал людей насквозь, умел обратить к лучшему любое сомнительноеприключение. Один он не требовал ни доверия к себе, ни посвящения в тайны, ниучастия в сложных церемониях большого сообщества. Все это он почитал излишним.Д’Эльбеф был всегда тут, казалось, он ничего не дает и ничего не требует. Онпреданно охранял властителя своих дум, но при этом никого не предал, тем более— членов своего дома. Ни один из Гизов не может скакать верхом по стране рядомс Наваррой и не может за него биться, пока тот не сделается королем. Это былосовершенно ясно обоим — и д’Эльбефу и Генриху. Но когда Генрих сейчаснеожиданно подошел к нему, у обоих брызнули из глаз слезы и задрожали губы, такчто им в этот последний миг едва удалось пролепетать несколько отрывистых слов.И они тут же расстались.

Комедия была разыграна с участием щербатого Гиза. Этому Голиафу и героюпарижан целое утро морочили голову, но с какой целью? Генрих, чуть свет,бросился на кровать, где спал герцог, и стал хвастать тем, что наконец-тосделается верховным наместником всего королевства: мадам Екатерина ему твердообещала! И как смеялись все присутствовавшие в комнате герцога, когда Гиз началподниматься! Шутник никак не хотел отстать от великого человека, пока тот непредложил: — Пойдем на ярмарку, там ломаются скоморохи, посмотрим, кто можетпоспорить с тобой! — И оба пошли, причем один из двух был в сапогах дляверховой езды и при шпорах и уговаривал другого поехать вместе с ним на охоту,льстил ему, поглаживал его, не выпускал из своих объятий целых восемь минут — иэто при всем честном народе. Но у герцога были сегодня дела по части Лиги, наохоту он ехать не мог, и Генрих успокоился. Наконец, он уехал один.

Охота на оленя — редкостное удовольствие, об ней нельзя не возвестить вовсеуслышание. Но Санлисский лес далеко, придется там переночевать, прежде чеммы начнем гнать зверя, и вернемся мы только завтра, поздно вечером. Пусть никтоне тревожится о короле Наваррском! Господин де Фервак говорит: — Я же знаю его,он рад, как мальчишка, что придется ночевать в хижине угольщика. А я останусьздесь и займусь его птицами. — На самом деле, Фервак был оставлен нарочно:пусть наблюдает, что произойдет, когда побег станет очевидным! И пусть отправитгонцов и сообщит, по какой дороге помчались преследователи. Фервак точно

145