Молодые годы короля Генриха IV - Страница 163

163

мог не услышать. Но придворный не разобрал его слов, и Генрих сам повторил их:«Он говорит, что я скряга и нет на свете столь неблагодарного человека, как я».В другой раз королю принесли собаку, издыхающую от голода, он когда-то любилее, а потом об ней забыл. На ошейнике у нее был вырезан сонет Агриппы,начинавшийся так:

Цитрон в былые дни на мягкой спал постели,
На ложе из камней теперь ночует он.
Неблагодарности и «дружества» закон,
Как все твои друзья, узнал твой пес на деле.

В конце было и нравоучение:

Придворные! Коль пес вам встретится порой,
Избитый, загнанный, голодный и худой, —
Поверьте, точно так отплатят вам за верность.

Прочтя эти стихи, Генрих изменился в лице. Сознание содеянной вины росло внем быстро и бурно, хотя потом он все и забывал. Он легче извинял другим ихпроступки, чем себе. Так, он держал в памяти только заслуги бедного Агриппы, ане вспыльчивость, присущую его поэтической натуре. Молодой Рони больше всего насвете любил деньги. Он их не тратил, а копил. К тому времени Рони успелполучить после отца наследство, сделался бароном и владельцем поместий насевере, у самых границ Нормандии. Когда Генриху нечем было платить своимсолдатам, барон Рони продал лес, но решился он на это в надежде, что благодаряпобедоносным походам короля Наваррского одолженная сумма удесятерится. ВНераке, по ту сторону старого моста, он построил себе дом, ибо выгодные делатребуют основательности. Своему государю он не позволял задевать себя даже вслучае тяжелой провинности: Рони тут же приходил в бешенство. Он ему-де невассал, не подданный, бросал юноша Генриху прямо в лицо, он может от него уйти,о чем на самом деле и не помышлял, хотя бы из-за своего дома. Генрих резкоотвечал, что, пожалуйста, скатертью дорога, он найдет себе слуг получше, но этотоже говорилось не всерьез. Каков бы там Рони ни был, он принадлежал к числулучших, хотя на время и уехал во Фландрию к богатой тетке, перед которой радимилых его сердцу денег прикинулся католиком.

Из двух барышень он выбрал менее красивую, но более богатую и на нейженился. Когда в окрестностях его замка на севере стала свирепствовать чума,барон Рони увез оттуда свою молодую супругу. Она сидела в запертой каретепосреди леса и не подпускала к себе мужа, боясь заразиться. Но барона труднобыло запугать. И чуму и другие препятствия он преодолевал с гордым задором.После перенесенной опасности он снимал панцирь и брался за счета. Он сражалсябок о бок с королем во всех его битвах. А когда Генрих уже сколотил своекоролевство, у него был готов отличный министр финансов.

Но сейчас оба еще молоды, вместе берут маленькие непокорные городки, рискуютжизнью из-за какого-нибудь знамени или вонючего рва; однако удачливый Рони неостается в накладе. И когда победители начинают грабеж, кто захватывает разомчетыре тысячи экю и к тому же спасает старика, их бывшего владельца, отжестокой солдатской расправы? Генрих хорошо знал этого юношу: Рони любил славу,почести и почти с равной силой — деньги. Однажды Генрих вздумал утешить иМорнея, что настанут, мол, времена, когда они оба будут богаты. Он сделал этонарочно, чтобы ввести Морнея в искушение. Однако тот сказал просто: — Я служу иуже тем богат.

С нарочитой жестокостью Генрих заявил:

— Меня ваши жертвы не интересуют, господин де Морней. Я думаю особственных.

— Все наши жертвы мы не людям приносим, а богу. — Смиренный ответ, но инравоучительный. Генрих вспыхнул.

Вскоре после того на их маленький отряд напали, выскочив из рощицы, всадникиБирона, они были многочисленнее. Королю Наваррскому и его спутникам оставалосьтолько повернуть и спасаться бегством под градом пуль. Когда они наконецпридержали коней, обнаружилось, что у короля на одном сапоге напрочь отстрелилиподметку. Нога была цела и невредима, и Генрих вытянул ее, чтобы кто-нибудьнадел на нее свой сапог. И, конечно, это сделал Морней. Генрих не видел еголица; Морней стоял, нагнувшись, и по шее у него ручьем бежала кровь.

— Морней! Вы ранены?

— Это булавочный укол в сравнении с опасностью, которая угрожала вашемувеличеству. Я прошу одной награды, сир: больше никогда не рискуйте стольнеобдуманно своей жизнью!

Генрих испугался. Впервые Морней просил о награде, и о какой! Теперь онподнял лицо, залитое кровью и уже побледневшее: — Мы оба не сомневались вдурных намерениях маршала Бирона, сир. — Вот и все. Но Генрих услышал за этимисловами и другие: «… Когда вы еще принимали меня как друга и без свидетелей впарке «Ла Гаренн». Сердце у него забилось. Он сказал вполголоса:

— Завтра, на том же месте и в тот же час.

Тягостная тайна

В ту ночь Филипп Морней спал мало, и совсем не спала его совесть. Он ужедавно боролся с собой — сказать или нет о том, что ему было известно. И вотслучай представился, и долг надо было выполнить. Когда временами от раны у негоделалась лихорадка, ему представлялось, что он стоит перед королем, он слышалсвой голос, который говорил торопливее, чем обычно, с гораздо более настойчивойубедительностью. Король же ничего не отрицал, даже некрасивые слухи о женемельника — об этой позорной и вдобавок опасной истории. Король сначала покаянноопустил голову, но потом снова поднял ее, как того горячо хотелось Морнею вбреду. Он не желал, чтобы его король был пристыжен. Еще меньше хотелось емуомрачить воспоминания Генриха о столь горячо любимой им особе. К сожалению,медлить было нельзя, если он все-таки надеялся удержать короля, уже катившегосяпо наклонной плоскости опасных страстей. Надо было ему показать, к чему они

163