Молодые годы короля Генриха IV - Страница 201

201

взглянул. Он не сводил глаз с матери, и она это чувствовала, ибо взгляд у негобыл тяжелый. Она же бормотала себе под нос: — Гиз — костыль моей старости. —Все это говорилось лишь для того, чтобы утвердить себя в своей глупости инастаивать на ней даже во вред себе; а ведь могла бы уж прийти минутапросветления. Лицо у королевы стало совсем землистое — ну, прямо земля напогосте; казалось, старуха туда и возвращается, когда пошла прочь, нащупываякостылем дорогу, постукивая, шаркая, делая зигзаги и все больше скрючиваясь;под конец она согнулась пополам.

Корсиканский полковник излагал свое мнение, ибо его заверили, что совершеннотак же смотрит на дело и король: герцога необходимо заколоть. Присутствовавшеетут же духовное лицо одобрило эту мысль, сославшись на подходящую цитату изсвященного писания. Несколько наиболее решительных придворных поддержали его, икороль не возражал; его молчание они приняли за согласие. Между собой ониначали обсуждать, много ли еще осталось вооруженных сил у короля и после того,как все свершится, можно ли будет сдерживать противника страхом до приходаподкрепления. Но тут снова появилась мать Валуа, а с нею Гиз собственнойперсоной. Уже не красавец Гиз, не гордый герой. На его пути к королю егомилостивые обращения не встретили ответа, а начальник гвардии Крийон еще глубженадвинул шляпу. Тогда герцог понял, что его ожидает. Бледный и ошеломленный,вошел он в королевскую опочивальню. Но его сопровождала старуха, и король неподал знак кинжалам, потому что здесь была старуха. Во всем замке Лувр, извсего его дома, члены которого перемерли или взбунтовались против него,оставалась только мать, которая и довела его до всего этого. Потому-то онстрашился ее, как самой судьбы. В ее присутствии нельзя было допустить дажемысли о том, чтобы призвать на помощь спасительные кинжалы. Он сделал герцогукороткий выговор и повернулся к нему спиной.

Гиз без сил упал на ларь. От близости огромного шрама один глаз у негослезился, и казалось, Гиз плачет. Он все видел, видел страх короля. «Такой жемучительный страх, как и у меня», — подумал Гиз. Но он, верно, понял, почемулицо короля исказилось. Решение убить отменено только на сегодня. В дальнемуглу старая королева старалась успокоить сына; Гиз поспешил убраться. «Славатворцу, я еще жив, а там мой народ, он проник даже во двор Лувра, чтобывызволить меня отсюда. Я опять герой. Слава творцу, теперь уж мы будемдействовать решительно».

Так думают люди, когда их застигнут врасплох. На самом деле лотарингец несобирался строить баррикады и давать королю сражение в его столице; он тольковсе подготовил к тому, что это должно было случиться. Но когда, уже почтидостигнув цели, он вдруг отступил и предпочел бы лечь спать, чем сражаться, егопосетил Мендоса, посол дона Филиппа, и заговорил с ним резко и повелительно.Настоящий хозяин Гиза мог ведь герцога и принудить. Не позже как через три дняФранция должна быть охвачена междоусобной войной, такова воля мирового владыки.Гиза не удостоили объяснением причин, но ему сообщили важные вести: Армаданаконец готова и может двинуться на Англию. Этот флот снаряжали в течениемногих лет, и он был снабжен всем необходимым на годы, хотя переезд в Англиюмог занять самое большее две недели. Так вот, ему нужно предоставитьвозможность без опаски заходить по пути во французские гавани. Владыка мира, нежелал встречаться ни с кем из своих врагов-французов. Он был по природе точен иосторожен. Поэтому в течение трех дней в Париже должны быть построены баррикадыиз бочек с песком. Король в окна своего Лувра уже давно видел, как их везутвверх по реке. Так как он, оказавшись в безвыходном положении, призвал в городнебольшое число швейцарских и, немецких наемников, это послужило последнимпредлогом к восстанию. Чужеземцы были разбиты превосходящими силами противника,они падали на колени и воздевали руки, державшие четки. Королю пришлось проситьза своих солдат, которые остались в живых. Он просил самого герцога Гиза,почему тот совсем утратил смелость, и уже был не в силах поднять руку накороля; Мендоса же требовал от него именно этого.

Так как ни один из них не решался убить другого, началась великая смута, иулицы целыми днями были во власти монахов, которые под гул набата усерднопризывали к резне. Не теряла времени и сестра Гиза, фурия священной Лиги: сосвоего балкона она призывала к убийству шумную толпу возвышенной духоммолодежи. — Молодежь… Молодежь всегда возвышенна, — твердила она, и все этибудущие адвокаты, проповедники и живописцы верили ей. Их худосочие легко былопринять за убеждения. В дни торопливых, необдуманных действий молодежь обычнопользуется большим авторитетом. Герцогиня де Монпансье, несмотря на своюраспаленность, все же читала в людских лицах; там, внизу, среди толпы еепочитателей, она отметила одно лицо, и видела она его не впервые. Если учеловека такое лицо, он может пригодиться. И она позвала наверх молодогопослушника.

Она сделала все, чтобы ошеломить его, надела на свое статное тело прозрачныеодежды, опрыскала спальню душистой водой; волосы, черные, как вороново крыло(впрочем, уже крашеные), пышные груди, серебряные звезды, осыпавшие ее сголовы до ног; затем оглядела себя и решила, что всего этого достаточно, хотястрасти и оставили на ее лице свои разрушительные, следы. «Тридцать шесть лет— другой мужчина решил бы, пожалуй, что поздновато, — говорила себе знатнаядама. — Но не двадцатилетний увалень-монах, который в первый раз за свою жизньувидит постель герцогини». Спросила она себя также: «Что мне делать и далеко ли

201