Молодые годы короля Генриха IV - Страница 207

207

время выборов царил свирепейший террор. И эти люди точно одержимы самой наглойи низкой ненавистью и уже не знают, что им придумать. Одним махом отменяют всеналоги, какие только были введены королем за четырнадцать лет его царствования;но, отнимая у него последние остатки сил и власти, они тем самым отнимаютпоследнюю силу у королевства и у самих себя. Таковы последствиячетырнадцатилетнего натравливания черни и мнимо народного движения. Ведь икапля точит камень. Важно только хорошенько вдолбить это в людские головы:действительность в конце концов подчиняется, становится воплощенной нелепостью,и столь долго проповедуемая ложь вызывает пролитие настоящей крови. Кроме того,все это мещане, они тупы и глубоко невежественны в делах веры, государства,всего человеческого. В их глазах добродушный Валуа — тиран, а егоблагопристойное государство — сплошная мерзость. Они клянутся в том, что ихсообщество, созданное для разграбления и растерзания королевства, не толькосулит «свободу», но и даст ее. Совсем отменить налоги — вот чего им еще нехватает и о чем они уже четырнадцать лет кричат по всей стране.

Жены этих избранников, этих взбаламученных Лигой аптекарей и жестянщиковпляшут голые на улицах Парижа. Идея принадлежит герцогине де Монпансье, сестреГиза, фурии Лиги: процессии должны стать еще прельстительнее вследствие стольнеприкрытого безумия. Но обыватели решают, что она зашла слишком далеко. Ихмного, и они вовсе не намерены все вместе лезть головой вперед в адское пламяили допустить, чтобы их ошалевшие жены прыгали туда нагишом. Главное — они нехотят платить. И вдобавок они поглощены обычными жизненными противоречиями.Отсюда мимолетный бунт против шайки жадных авантюристов, которым Париж обязансвоим теперешним состоянием. Поэтому Гиз и вынужден одуматься: необходимодействовать так, чтобы отступление для всех было отрезано. Решающее событиедолжно свершиться, король должен умереть.

Король был в то время так беден, как не бывал даже Генрих Наваррский. Егодвор разбежался, последние сорок пять дворян поглядывали по сторонам, ища такихгосударей, которые бы могли им платить. Генрих узнает, что Валуа есть нечего. Вкухне погас очаг. «Разве я не сам задул его, когда разбил при Кутра лучшиевойска короля? Я должен ему помочь. Теперь он просит у Гиза. А тот клянчит уЛиги. Но что поделаешь с этими мещанами, это самые тупоумные люди вгосударстве, на них-то легче всего опереться бессовестному вожаку. Только пустьне заходит слишком далеко. Гиз считает, что король теперь уже не человек; ноГиз не король, и он нас не знает. Его посланцы заявляют, что нашему государствупришел конец, но из глубины веков к нам еще притекает древняя сила. Я хочупомочь Валуа»…

До Генриха доходит весть, что Гиз совсем обнаглел.

Он уже забывает всякую осторожность: поселился в замке в Блуа, где живеткороль, чтобы покрепче держать его в руках. А почему бы Валуа не держать его?У Гиза все ключи — это верно; но он теперь не получает никаких сведений, ибокороль хоть и поздно, а перестал наконец доверять своей матери, он выгнал еенаушников, и она уже лишена возможности шпионить и предавать, а ведь толькоэтим она и жива. От души желаю тебе удачи в твоих тайных начинаниях, мой Валуа.Но только ты слишком одинок для таких необычайных решений. Гиз ничего знать нехочет; несмотря ни все предупреждения — чуть не по пять раз на дню, — онрискует жизнью; на то у него есть немало причин, Генрих их угадывает.Во-первых, Гиз высокомерен; он, как и всегда, окружен блестящей свитой, адумать об опасности не желает. Следовательно, бывают минуты, когда онбеззащитен, и такой минуты достаточно. Высокомерие приведет его к гибели — нетолько потому, что оно влечет за собой неосторожность. Гиз считает, что онслишком хорош для той роли, которую ему приходится играть: уж Генрих-то знаетнасквозь товарища своих детских игр. «Моего Гиза прямо спирает от высокомерия,он не выносит дыхания своих людей! Что до меня, то будь я негодяем и Гизом, ябы охотно терпел их запах: ведь от них несет чесноком, вином и потными ногами.Но вот когда воняет Испанией — этого я не терплю. Кроме того, Гиз смешон».

Тут мысли Генриха — сидел ли он у ночного лагерного костра или под деревомнаедине с собой — доходили и до забавной стороны всего этого. Гиз надеется насвое счастье. Он не намерен скучать, вернул двор, пирует и развлекает всех этихпроходимцев, а с ними и Валуа, вместо того чтобы его убить. Путается сженщинами, больше чем следует, — мы-то уж изведали это наслаждение и по себезнаем, что оно вызывает пресыщение и уныние. От него очень устают, особеннотакие Голиафы, как Гиз. Впрочем, кто знает, может быть, он и хочет толькоодного — усталости. Высокомерие, уныние, излишества — все, вместе взятое, вконце концов, только для того, чтобы закрыть на все глаза и ждать удара. Мысами совсем недавно пережили подобное искушение. Даже усы поседели.

Когда прискакал верховой с вестью, что герцога Гиза убили в опочивальнекороля, а король глядел из-за полога кровати, Генрих не удивился; он былдоволен. Все подробности этого события: как был каждый из ударов нанесенкинжалом другого убийцы и как они были разъярены и обезумели и сами себе неверили, что совершили наконец это дело, — все это Генрих выслушал совершенноспокойно. Бывало, он плакал на полях сражений, а тут нет. Они повисли на ногахумирающего, и все-таки он протащил их через всю комнату, до постели Валуа,который содрогался, неистовствовал и ликовал так жутко, что мороз подирал покоже, и он действительно наступил поверженному Гизу на лицо, как некогда

207