Молодые годы короля Генриха IV - Страница 60

воскликнул он. Словом «молодежь» он подчеркивал их самое бесспорноепреимущество и наносил старику самый сокрушительный удар. Молодежь— это не те, у кого он подметил лица предателей во время приветственного балетав королевском парке, и не те, кто держал себя столь вызывающе за королевскойтрапезой. Молодежь — это некая община, на стороне которой сама жизнь, истарика она не хочет признавать.

Кроме того, Генрих Наваррский, впоследствии король Франции и Наварры,предвосхитил на какое-то мгновение то, что должно было стать делом его жизни —только его! — и с присущей ему горячностью распространил эти задачи на всюобщину, которую назвал молодежью и которой на самом деле не существовало. Егомолодые друзья отнюдь не сочувствовали браку Генриха с принцессой Валуа — нид’Обинье, ни дю Барта, ни Морней, ни весь отряд конников, с которым он сюдаприбыл, ни их единоверцы по всей стране. Обо всем этом он сейчас позабыл, своодушевлением отстаивая свою миссию. А сколько раз еще в ходе грядущих событийбудет он испытывать одиночество, несмотря на теснившуюся вокруг него толпу,становиться жертвой предательства и казаться неуверенным, несмотря на душевнуютвердость! Но всего этого он тогда не знал и спорил, обратив к сидевшему передним обломку миновавшего века свое смелое и устремленное к будущему, хотя еще ине отчеканенное жизнью лицо.

Этим двум людям уже не о чем было говорить друг с другом; сестра Генрихавовремя вышла из тени на свет.

— Дорогой брат, — начала она своим трогательным голосом, который, наверное,бы дрогнул, но она заставила его звучать твердо и не срываться даже на высокихнотах, когда испуганно договаривала концы слов. — Дорогой брат, вы будетевеликим королем, и я почтительно склоняюсь перед вашим ложем. — Страннаяформула, но в ней звучала такая вера, что он устыдился. За этим крутым,выпуклым лобиком, должно быть, таилась упрямая вера их матери. И еще одно былоу его сестры: ясное прозрение его будущего величия, а также роли,предназначенной ей самой, — склоняться перед его парадным ложем. Однако сейчасдевушке предстояло сообщить ему подлинную волю их матери.

— Она до самого конца не решила окончательно, следует ли вам вступать в бракс мадам Маргаритой. Нет, брат мой! Ибо мать наша знала, что ее отравили.

О! Опять его потряс, как вихрь, тот же испуг. Генрих сначала отшатнулся,затем склонился вперед и приник лбом к плечу сестры.

— Какие слова она сказала?

— Сказала она не больше того, что вам передал господин Ларошфуко. Я заверяювас, наша мать знала все, а потому она и завещала, чтобы вы или вовсе неприезжали сюда, или только, когда будете сильнейшим.

В правде ее слов нельзя было сомневаться, ведь это говорилось с такимнапряжением и в самом Генрихе рождало такой ужас!

— Она хотела того же, что и господин адмирал? — покорно спросил он.

— Она хотела большего. — Сестра словно вырастала и вместе с нею вырастал иее детский голос. Она отстранила от себя брата, так что ее вытянутые руки леглиему на плечи. Глядя ему прямо в глаза, она сказала: — Прочь из Парижа, брат! Нарассвете нужно собрать всех наших людей и уйти, даже если придется пробиваться.Разослать верховых по всей стране! Королева Жанна! Королева отравлена! Народподнимется, даже из земли восстанет войско, которое полегло на полях сражений.Тогда вы, брат мой, будете наступать, чтобы жениться. Такова воля нашей матери.Именно в этом и состоит ее завещание и ее приказ.

Тут Екатерина сняла руки с его плеч и отошла, точно вестник, которыйвыполнил свое дело и умолк. Да и стоило ей это слишком больших усилий: оназадыхалась. Здесь, в замке, стояла тягостная духота, вместе с тем Генрихчувствовал, что происходит что-то странное. Этот разговор в запертой комнатепривел к тому, что уже все трое начали задыхаться и утратили ощущениедействительности. Господин адмирал стоял позади своего кресла, скрестиввоздетые к небесам руки, взгляд его был также устремлен вверх, и лишь длявсевышнего произносил он слова псалма:

Заставь, господь, их всех бежать.
Пускай рассеется их рать,
Как дым на бранном поле.
Растает воск в огне твоем.
Восторжествуем мы над злом,
Покорны божьей воле.

Генрих распахнул одно из окон в ночной мрак. Вдали молнии рассекали небо, игорячий ветер гнал все ближе к городу вспыхивающие пламенем облака. Юноша знатьничего не хотел о том, что враги ползут и окружают его, словно дым. Он нежелал призывать гнев божий на головы злых. Он страстно рвался к томуприключению, которое называлось Марго; но оно также называлось Лувр; и с такойже страстью бросал он вызов судьбе.

Он обернулся и сказал: — Я не могу тебе поверить, сестра. Наша мать незнала, отравлена она или нет, и она не могла желать, чтобы я, словно трус,бежал отсюда, а потом вернулся во главе моего войска. Никогда ее решительный,бестрепетный голос не отдал бы мне такого приказания.

— Братец, ты сам себя обманываешь, уверяю тебя. В нас течет одна кровь, инет у нас больше родных на всем белом свете; то, в чем я уверена, должен и ты вглубине своей души ощущать, как правду.

Однако он продолжал спорить: — Пусть она и в самом деле сказала это в тоскепоследних минут, но никогда бы наша отважная мать этого не повторила, вернисьона на землю.

— О, если бы она вернулась! — воскликнула сестра, поворотившись к двери. Абрат добавил: — Если ты сказала правду, она вернется!

Брат и сестра стояли рядом лицом к дверям и всеми силами души вызывалиумершую: пусть двери откроются, и та, чей образ нерушим, переступит порог.Горячий порыв ветра пахнул им в затылок, гроза надвигалась, голубоватые молнии