Молодые годы короля Генриха IV - Страница 69

испуганно посмотрели друг на друга. Первым движением Марго было прикрыть своюнаготу, а Генриха — покинуть ее ложе. Пока он торопливо одевался, их взглядыукрадкой искали друг друга: он хотел наконец, понять, кто же перед ним, каковаэта женщина, которая могла так его унизить. А она желала проверить,действительно ли утратила его. Нет, он вернется и будет тем преданнее, что сэтой ночи их связывает грех. И до тех пор, пока Марго называет это грехом,Генрих не будет знать пресыщения. «Дорогой мой Henricus, — подумала онапо-латыни. — Я тебя ужасно люблю!»

А он уже стоял перед ней одетый, в белом шелку, возился с брыжжами ипо-солдатски отрубил:

— Я еду сегодня же к войску во Фландрию.

— А я дам тебе святого, чтобы он охранял тебя, — сказала она и склониласьнад стоявшим в стороне ящиком с книгами — ее неизменными товарищами, когда сней не было мужчины; вынула одну, вырвала из нее страницу и протянула ему.Прекрасна была рука и решителен жест. Она отлично слышала его с трудомподавленное рыдание и все-таки, больше не взглянув на него, снова улеглась впостель; когда он закрывал за собою дверь, Марго уже засыпала. «Ибо, ежели ктоизнурен любовью, — успела она еще подумать, — тот неподходящая фигура длятрагедии».

И вот ей приснился сон.

Предостережение

Генрих покинул спальню слишком рано. После вчерашней оргии замок Лувр еще неочнулся, и его обитатели еще не вернулись к тому состоянию, в котором имелиобыкновение замышлять злодеяния. Во всяком случае, так казалось Генриху. Взалах и коридорах ему приходилось переступать через спящих, — чудилось, что онискорее оцепенели, чем спят. Они свалились там, где их застало последнееотправление тела, соитие, глоток вина или даже удар. В открытое окнозаглядывали ветки цветущих роз, а под окном валялись люди в испачканнойпоследствиями чревоугодия пестрой одежде, и солнце ярко освещало их. Взорыбродившего в одиночестве молодого человека проникли и в потайные комнаты, дверикоторых позабыли замкнуть те, кто удалился туда, чтобы предаться всевозможнымизвращениям любви. Снаружи, привалившись к стене и держа в руках алебарды,спали часовые. Собаки щурились на него, собирались залаять, но, видимо, решалиотложить свое пробуждение.

Странствующего по Лувру юношу сбивали с толку все эти покои и закоулки.

Блуждая по обширным залам новых зданий и по ходам и переходам старых, он вконце концов заплутался, если только его блуждания имели какую-либоопределенную цель. Привалившись к проломанным каменным перилам, спал какой-тотолстяк в высоком белом колпаке, съехавшем на его потный лоб, и Генрих решил,что он находится неподалеку от кухонь. Дворцовая челядь тоже вчера погулялавовсю, но вид изнуренных тел еще отвратительнее, когда они валяются средиотбросов и грязной посуды. Король Наваррский в своих белых шелковых одеждахотпрянул от них и пошел прочь; в конце концов он попал в какой-то затянутыйпаутиной полутемный подвал с дверями, окованными железом, точно в каземате; онкак будто уже видел такое помещение в подземельях старого замка.

Генрих остановился, ожидая, чтобы глаза привыкли к темноте, и вдруг услышалчей-то шепот: — Тише… — И из сумрака появилась фрейлина. Он повлек ее поднаходившееся у самого потолка отверстие. — Только не на свет! — умоляющепроговорила она. — Я ведь еще даже не накрашена. Наверно, просто уродина.

— А что ты тут делаешь? Мне кажется… Ну, конечно, это ты. Тебя мойд’Арманьяк тогда запер, ты ведь шпионила за мной. Видно, опять этимзанимаешься?

— Ради вас, сир. Я ваша служанка и никому не буду верной и преданной, кромемоего господина, а господин этот вы.

Он закинул ей голову так, чтобы свет упал на лицо. Оказалось,прехорошенькая, совсем юная фрейлина, слегка расплывшиеся румяна не портили ее.Он поцеловал ее в губы и тут же убедился: «Да, эта девушка принадлежит мне,иначе она бы так не затрепетала. Как эти создания изменчивы, ничего в нихнельзя угадать заранее. Если бы я тогда не спугнул эту шпионку и не обезвредил,быть может…»

— Значит, я тебе теперь нравлюсь? Что ж, это хорошо, потому что и я нахожу,что ты очень мила, — сказал он с присущей ему обаятельной ласковостью. Правдуон сказал или нет, но от его слов ее лицо просияло. А сердце Генрихадействительно раскрылось, как всегда перед женщинами. И для этой фрейлинынастала ее минутка, когда она благодаря ему познала вполне заслуженноесчастье.

— Что ты для меня хочешь сделать? — спросил он тут же. Но ей сначала надобыло отдышаться.

— Отдать свою жизнь, сир. Ее отнимут у меня, наверное. Мадам Екатерина,конечно, узнает, что я была здесь. Ей тоже хорошо служат.

— А на что ей твоя жизнь?

— Тише. Она здесь, недалеко. Я застала ее несколько минут назад, когда онакралась прочь из своих покоев. Я лежала на ковре и притворилась, будто сплю.Нет, я была одна, одна, — заверила его девушка. — В моей комнате оказалосьмного посторонних. А она тихонько крадется мимо, неслышно отворяет дверь своегосына д’Анжу, уводит его с собой. А своего сына-короля не берет. По пути онаскребется еще у нескольких дверей, и несколько человек следуют за ней по одному.Я иду последней. О боже, это ведь игра в прятки со смертью! — Было слышно, каку фрейлины стучат зубы. — Вы должны все увидеть своими глазами, сир. — Онавзяла его за руку, повела в полный мрак. «Мадемуазель! А может, ты все-такилюбовница врага, и он подстерегает меня здесь? Нет. Как раз в этом подвале еезапер д’Арманьяк, она знает здесь каждый камень. Куда же мы идем? Мы ощупьюподнимаемся. Ага! Перекладины стремянки! И я должен лезть по ней? Мадемуазель,держи ее покрепче, она соскальзывает. Лестница очень высокая, однако наверху