Молодые годы короля Генриха IV - Страница 150

150

посещать проповеди? Иду, иду! Кто решился на раздел своего королевства, сможетс таким же успехом и религии отделить одну от другой: я делаю все это только понеобходимости, — под вашим упорным давлением. Посмотрите на моихдворян-католиков, они гораздо умереннее. Правда, они уже не могут уехатьотсюда, у них слишком испорчены отношения с французским двором. Их я оставлю усебя, даже если перестану ходить к обедне. Но слушать проповеди я пойду, чтобызавербовать вас, ибо вы более настойчивы. Впоследствии это вам боком выйдет,твердолобых я не терплю, хотя именно среди них и найдешь самых добродетельных,а кого же мне любить, как не их. Все же бывает и так, что иной с лица — самадобродетель, а на деле — просто зол и глуп, поэтому-то между мною и моимкузеном Конде теперь начнется великая вражда. Пусть расставляет на шахматнойдоске свои фигуры, а я одним ходом сделаю ему мат, я иду слушать проповеди!

Если б вы знали, добрые люди, — говорил себе Генрих, долго и тщательнообдумывая свой возврат к протестантству, — что в сущности вопрос сводится кнекоему обстоятельству, а потом к доброй воле и удаче!»

Об этом обстоятельстве, — что он принц крови, — Генрих никогда не упоминал,ибо даже гордость может прятаться за хитростью.

Он вызвал в Ниор свою сестру Екатерину. Этот город стоит на границе двухпровинций — Пуату и Сентонжа — и уже совсем близко от святой Мекки гугенотов;но в нее он войдет лишь после того, как будет принят обратно в лонопротестантской церкви, чтобы не стыдиться своего возвращения. 13 июня в НиореГенрих торжественно отрекся от католичества. Как живое свидетельство егообращения, рядом с ним стояла принцесса Бурбон, его сестра, вернаяпротестантка, не изменившая своей вере в самые трудные времена. А 28 того жемесяца он вступил в Ла-Рошель. Теперь ему уже не надо было опускать голову, иколокола звонили, встречая его, как они звонили когда-то при въезде его дорогойматушки, королевы Жанны, чьей твердыней и прибежищем всегда была эта крепость.Он сам осаждал город с католическим войском, иные это еще помнили, но онимолчали, и когда он проезжал миме них, молча подталкивали друг друга, сжимаякулаки.

Генрих все замечал. Но он приказал себе: терпение.

И никто пока не думает о десяти годах. Ведь это целая вечность.

В его свите были и дворяне-католики. Он нарочно показывал их впротестантской крепости: у меня-де, в моей стране, есть не только вы. Эти людине привержены ни к какой религии. Они преданы лишь мне и королевству, чтокогда-нибудь будет одно.

Он никому об этом не говорил, вернее, имел по данному поводу толькоодну-единственную беседу с неким дворянином из Перигора, тем самым, которыйоднажды сопровождал его на побережье океана и даже был его собутыльником, когдаони пили вино там, в разрушенном ядрами доме. Так как господин Мишель деМонтень вошел с толпой других придворных, Генрих в присутствии постороннихсделал вид, что никакой особой близости между ними нет: не заговаривал с ним и,глядя мимо, лишь улыбался какой-то странной улыбкой; но и господин Мишельулыбнулся многозначительно. Генрих как можно скорее отпустил всех; по его знакузадержался только один.

Оставшись в прохладной зале вдвоем с Монтенем, Генрих взял его за руку,подвел к столу и сам поставил на стол кувшин и два стакана. Бедный дворянинхрабро с ним чокнулся, хотя ничего хорошего от вина не ждал. За то время, чтоони не виделись, у него появились камни в почках. Когда-то предчувствиестарости удручало его, словно она уже наступила. Теперь он узнал, каково бытьстарым в действительности. Он начал ездить на воды и будет ездить до самойсмерти. Поэтому самым интересным предметом разговора для него были всевозможныецелебные источники разных стран, а также способы лечения у разных народов:например, итальянцы охотнее пьют целебную воду, а немцы окунаются в нее. Онсделал два очень важных открытия, — в древности они были известны, потомпозабыты… Во-первых, что человек, который не купается, обрастает коркой грязи,он живет с закупоренными порами. Во-вторых, что определенная категория людейпользуется пренебрежением человека к своей природе ради собственной выгоды.Этот философ с камнями в почках мог бы часами рассуждать о врачах, и не простотак, а со ссылками на императора Адриана, философа Диогена и многих других. Ноон отказался от такого рода беседы, ему даже удалось в течение всего разговорасовсем выкинуть из головы свои самые неотложные заботы.

Генрих осведомился, с какой целью Монтень прибыл сюда, и дворянину даже вголову не пришло заговорить о поездке на воды. Ему, сказал он в ответ, хотелосьпоглядеть такую новинку, как «двор без религии». Генрих заметил, что скорееречь может идти о дворе с двумя религиями, на что господин Мишель де Монтеньему возразил со спокойной улыбкой: а это — одно и то же. Из двух религийистинной может быть только одна, и только ее мы должны исповедовать. Еслирядом с ней допускают ложную, значит, он не делает между ними различия и могбы, собственно, обойтись без обеих.

— Что я знаю? — вставил Генрих. Эти слова запомнились ему еще со времени ихпервого разговора и сейчас вновь показались уместными. Его собеседник невозражал; он покачал головой и лишь заметил, что такие слова нужно говоритьперед богом. В знании господнем мы не участвуем. Но тем более предназначены ктому, чтобы разбираться в знании земном, и мы постигаем его по большей части спомощью воздержания и сомнения. — Я люблю умеренные, средние натуры. Отсутствиемеры даже в добре было бы мне почти отвратительно, язык оно мне, во всякомслучае, сковывает, и у меня нет для него названия. — Он намеревался еще

150