Молодые годы короля Генриха IV - Страница 90

все это ему просто померещилось.

Но не оставлявший сомнений ответ был получен, и Карл тут же прибег к своемудобровольному безумию. Взревев и тем явно показав, что он невменяем, онпоспешил к себе и стал требовать, чтобы сюда немедленно доставили Наварру иКонде — притащили сию же минуту! Это оказалось совершенно излишним, так как онисами уже шли к нему.

По пути к королю они услышали в открытое окно набат. Они остановились, но ниодин из них не решился выдать своих опасений. Генрих все же сказал вслух: — Мыв западне. — Затем добавил: — Но мы еще можем кусаться, — ибо позади и вперединего стояли его дворяне, весь коридор был полон ими. Однако едва он успелприободрить их, как распахнулись все двери — справа, слева, спереди и сзади — иизвергли толпы вооруженных людей. Первыми были убиты Телиньи, зять адмирала, игосподин де Пардальян. Только это Генрих и успел увидеть, его сразу жепротолкнули вперед. Кто-то схватил его за руку и втащил в одну из комнат. Кондепоследовал за Генрихом, ибо в начавшейся свалке они держались плечом к плечу,чтобы успешнее защищаться. Когда они очутились в комнате, Карл собственноручнозапер дверь. Это была его опочивальня.

И вот все трое, стоя у двери, стали прислушиваться к шуму снаружи; а оттудадоносился истошный крик, звон клинков, глухой стук падающих тел, хрип умирающихи снова истошный крик. Когда все заколотые поблизости от двери испустилипоследний вздох, вой и вопли стали удаляться. Одни взывали: — Слава Иисусу!Другие ревели: — Смерть! Смерть! Всем смерть! — Рев уходил все дальше. Крики: —Tue! Tue, — то усиливаясь, то ослабевая,перекатывались по залам и переходам, туда, сюда. Тем, кто слушал, чудилось,будто замок Лувр сверху донизу захвачен злыми духами, а не дворянами и ихсолдатами. То, что здесь вершили люди, казалось каким-то чудовищнымнаваждением. Так и тянуло выглянуть за дверь: наверное, на самом деле никакойрезни нет. Только ширится свет августовского утра, и единственные звуки — этодыхание спящих.

Однако никто не выглянул за дверь. И у Карла и у его двух пленников стучализубы, каждый прятал от остальных свое лицо. Один закрыл его руками, другойотвернулся к стене, третий низко опустил голову. — Вам тоже кажется, что это неможет быть правдой? — наконец проговорил Карл. С той минуты, как те, за дверью,начали буйствовать точно помешанные, от его недавнего безумия не осталось иследа. — И все-таки это правда, — продолжал он, немного помолчав, и тут наконецвспомнил слова, которые непременно надо было сказать: — Вы сами во всемвиноваты. Мы были вынуждены опередить вас, раз вы устроили заговор против меняи всего моего дома. — Так он впервые выдал за свое нашептанное ему матерью,мадам Екатериной, но дальше в своих оправданиях не пошел. Конде резко возразилему: — Тебя-то я давным-давно мог прикончить, если бы только захотел, когда насбыло в Лувре восемьдесят дворян-протестантов; и никакого заговора нам непонадобилось бы, чтобы всех вас перерезать.

Генрих же сказал: — А мои заговоры обычно ограничиваются постелью, где ялежу с твоей сестрой. — Он пожал плечами, как будто о его соучастии и речи немогло быть. Он даже усмехнулся: при данных обстоятельствах было бы чрезвычайнополезно — это было бы прямо-таки спасительным выходом, если бы усмехнулся иКарл. Однако король Франции предпочел разъяриться, хотя бы в предвидении техоткрытий, которые ему предстояло сделать своему зятю Генриху. Тот ведь еще незнает о смерти адмирала! Поэтому Карл повысил голос и стал уверять, будтоПардальян, наваррский дворянин, который теперь лежит за дверью убитый,проговорился и выдал план заговорщиков. Он якобы воскликнул и очень громко: «Заодну руку адмирала будут отсечены сорок тысяч рук!»

Затем Карл взвинтил себя еще сильнее, чтобы его речь как можно большепоходила на речь человека невменяемого, и они наконец узнали о кончине адмиралаКолиньи. Охваченные леденящей дрожью, Генрих и Конде глядели друг на друга иуже не обращали внимания на Карла, предоставив ему рычать сколько угодно, покаон окончательно не осип. Карл всячески поносил адмирала, называл его обманщикоми предателем. Колиньи-де желал только гибели королевства и потому заслужилсамое страшное и беспощадное возмездие. Произнося эти слова, лившиесянеудержимым потоком, он невольно начинал верить в них, и им постепенноовладевали ненависть и страх. В конце концов в его дрожащих руках блеснулкинжал. Но те двое этого тоже не заметили, перед ними возникали иныевидения.

Вот их полководец, он выходит из палатки, кругом стоит его войско, а они ужедержат под уздцы своих коней. И сейчас же несутся в бой, навстречу врагу, попятнадцать часов не слезая с седел; они великолепны, неутомимы, они нечувствуют своего тела. Ветер подхватывает нас, глаза становятся все светлее изорче, мы видим так далеко, как никогда, ведь теперь перед нами враг. Хорошомчаться навстречу врагу, когда ты совсем невинен, чист и нетронут, а он погрязв грехах и должен быть наказан! Как символ всего этого, и только этого,предстал перед ними Колиньи в тот час, когда они узнали о его смерти. Генрихвспомнил, что его мать Жанна крепко надеялась на господина адмирала, а теперьвот нет уже на свете ни Жанны, ни Колиньи. И он предоставил полоумному Карлубесноваться, пока у него хватило сил, а сам опустился на ларь.

Но вот голос Карла становится все более хриплым, а в комнату, как и прежде,врывается истошный вой и крик. Когда Карлу все же пришлось заговорить сподобающей его сану ясностью, он приказал им отречься от своей веры: только такони спасут свою жизнь. Конде тут же крикнул, что об этом и речи не может быть и