Молодые годы короля Генриха IV - Страница 91

что вера дороже жизни. Генрих нетерпеливо остановил его и, обратившись к Карлу,успокоительно заметил: — Мы об этом еще потолкуем. — А кузен вздумал во что быто ни стало сопротивляться, хотя это было уже без пользы. Он распахнул окно,чтобы звуки набата ворвались в комнату, и под звон колокола поклялся, что еслибы даже наступило светопреставление, он останется верен истинной религии.

Генрих снова затворил окно; затем направился к Карлу, который с кинжалом вруке стоял перед шкафом, похожим на крепость: перекладины, пушечные ядра изчерного дерева, железные скобы. Он подошел к беснующемуся королю и, указывая наКонде, прошептал Карлу на ухо, спокойно, но твердо: — Безумец — вот этот, сосвоей религией. Вы же, сир, вовсе не безумны. — Карл замахнулся кинжалом, ноГенрих оттолкнул его руку. — А это лучше оставь, августейший брат мой! — Как оннашел нужное слово? Едва Карл услышал его, он выронил кинжал, и тот, упав,откатился в сторону. Обвив руками шею друга, кузена, зятя или брата, беднягаразрыдался: — Я же не хотел этого!

— Охотно готов поверить, — отозвался Генрих. — Но тогда кто же хотел? —ответом послужил только донесшийся откуда-то истошный вой и крик. Карл,продолжая всхлипывать, все же сделал какое-то движение, указывая на стену,словно у нее были уши. Да, ведь и на этот раз мадам Екатерина могла по своемуобыкновению просверлить дырочку и подглядывать. Но вероятнее, что она сейчасприслушивается к кровавой свалке, иначе и быть не может, даже если человек —самый зачерствелый убийца. И в самом деле Екатерина, переваливаясь, бродит посвоим покоям и еще неувереннее, чем обычно, тычет палкой в пол. Она проверяеткрепость дверей, исподтишка разглядывает своих широкоплечих несокрушимыхтелохранителей, спрашивая себя, долго ли они будут ее защищать. Ведькаким-нибудь отчаявшимся гугенотам, хотя бы и последним, может же взбрести наум все-таки ворваться к ней и отнять у нее драгоценную старую жизнь, прежде чемих самих прикончат. Но на крупном свинцовом лице королевы ничего не отражается,глаза тусклы. Вот она подошла к одному из шкафов и еще раз проверила егосодержимое: порошки и склянки в полном порядке. На худой конец всегда остаетсяхитрость, и даже тех, кто врывается, чтобы тебя прикончить, можно уговоритьсначала чего-нибудь выпить…

А Генрих посмеивался, он беззвучно хихикал: ему так же трудно былоудержаться от смеха, как его шурину Карлу от рыданий. Когда смешное ужасно, онотем смешнее. В ушах стоит истошный вой и крик резни, а в воображении встают еевиновники, во всем их безобразии и убожестве. И это великое благодеяние, ибоесли нельзя даже посмеяться, то от ненависти задохнешься. В эти часы Генрихнаучился ненавидеть, и хорошо, что он мог поиздеваться над теми, когоненавидел. Мрачному Конде он крикнул: — Эй! Представь себе д’Анжу! Как онкричит: «Tue!» — и при этом лезет под стол! — Мрачность Конде не исчезла, ноКарл развеселился; он жадно спросил: — Ты правду говоришь? Мой брат д’Анжулезет под стол?

Этого Генрих и ждал: он умел играть на чувствах Карла к наследнику престола.Отвлечь его напоминанием о нелюбимом брате полезно: пусть забудет, что здесьнаходятся его родичи-гугеноты, что они в его власти, а он невменяем. Когдаопасность близка, комический элемент особенно полезен: изображая вещи всмехотворном виде, можно хотя бы отдалить ее. Генрих, в эти часы познавшийненависть, оценил и великую пользу лицемерия. Поэтому он воскликнул,прикидываясь прямым и откровенным: — Я отлично знаю, августейший брат мой, чтов душе никто из вас не желает дурного! Вам просто захотелось какого-нибудьразвлекательного занятия, ну, вроде турнира или игры в колечко. Tue! Tue! —передразнил он убийц и так завыл, что у каждого пропала бы охота к подобномуразвлечению.

— В самом деле? — спросил Карл, словно сбросив с себя огромную тяжесть. —Ну, тогда я уж одному тебе признаюсь: вовсе я не сумасшедший. Но у меня нетдругого выхода. Подумай, ведь моя кормилица — гугенотка, и я с детства знаюваше учение. А д’Анжу хочет меня убить. — Он заверещал, выкатывая глаза, словноперед новым припадком безумия — настоящего или притворного. — Но если я умру,отомсти за меня, Наварра, за меня и мое королевство!

— Мы ведь действуем с тобою заодно, — настойчиво подчеркнул Генрих. — Еслибудет нужно, ты сделаешься безумным, а я шутом, ведь я в самом деле шут.Хочешь, покажу фокус? Превосходный фокус? — повторил он с некоторойнерешительностью, ибо втайне не был уверен, что его затея кончитсяблагополучно. Стоявший позади Карла похожий на крепость шкаф — перекладины,пушечные ядра черного дерева, железные скобы — приоткрылся. Только Генрихзаметил это и тотчас узнал высунувшиеся оттуда лица, взглядом он приказал имеще потерпеть. А тем временем начал перед носом у Карла производить рукамимагические пассы, какие обычно выделывают ярмарочные фокусники и шарлатаны. —Ты, конечно, полагаешь, — заговорил он особым, напыщенно хвастливым тоном,присущим подобным людям, — что тот, кто умер, мертв. Но не мы гугеноты. У насдело обстоит не так плохо. Успокойся же, августейший брат мой! Вы перебили вЛувре восемьдесят моих дворян, но первые два уже успели ожить.

Он, стал водить руками сверху вниз вдоль шкафа, выворачивая все десятьпальцев, и притом на некотором расстоянии от дверок, чтобы не сказаться слишкомблизко к чуду, которое должно было сейчас произойти. Отступил и Карл, лицо еговыражало недоверие и страх.

— Изыдите! — наконец воскликнул Генрих. Шкаф широко распахнулся, и в тот жемиг д’Обинье и дю Барта уже валялись в ногах у Карла. Все это произошло