Молодые годы короля Генриха IV - Страница 96

всякой пользы для общего дела, и только его голос назойливо верещал: — Пускайтекровь! Главное — пускайте побольше крови! Врачи говорят, что в августекровопускание не менее полезно, чем в мае! — Так покрикивал, подгоняя всех этихребят, некий господин де Таван; сам он ни до чего не касался. Зато он сидел всовете с мадам Екатериной, когда решался вопрос о резне, и был в этом советеединственным французом.

А вот из проулка кого-то выводит белогвардеец-одиночка и добросовестнейшимобразом ревет, обращаясь к самому себе: — Tue! Tue! — Генрих хочет закричать,но голос не повинуется ему. Он хочет сбросить оцепенение, схватить аркебузу,выстрелить. Увы, напрасно: на свете есть только палачи и жертвы. Старыйтолстяк, мой учитель Бовуа, не дал ни тащить себя, ни толкать: он спокойно идетрядом с ревущим наемником. Бовуа — философ и считает, что жизнь имеет цену,лишь пока она разумна. «Господин де Бовуа, что вы делаете? Вы опускаетесь наколени, и ваша широкая одежда ниспадает складками до земли, вы полныдостоинства и самообладания. Вы молитвенно складываете руки и терпеливо ждете,пока палач наточит свой меч. Господин де Бовуа, мой добрый учитель!»

Генрих бросается на пол, он закрывает лицо рукавом и не видит, как старомутолстяку сносят голову.

Не увидел он также и того, как из соседнего дома выбежала женщина спосудиной в руках: она поставила ее под забившую струей кровь и стала жаднопить.

Когда Генрих опомнился, дверь в супружескую опочивальню была заперта. Маргозаперла ее.

Moralité

Trop tard, vous êtes envouté. Les avertissements venant de toutesparts n’y font plus rien. Les confidences du roi votre beau-frère restentsans écho et les inquiétudes de votre bien-aimée n’arrivent pasà vous alarmer. Vous vous abandonnez à votre amour tandis que lesassassins eux mêmes ne voient qu’en frissonnant de peur, autant que dehaine, approcher la nuit sanglante. Enfin vous la rencontrez, cettenuit-là, comme vous auriez fait une belle inconnue: et pourtantdéjà M. l’Amiral avait succombé, presque sous vos yeux. N’est-cepas que vous saviez tout, et depuis longtemps, mais que vous n’aviez jamaisvoulu écouter votre conscience? Votre aveuglement ressemblait enquelque sorte à cette nouvelle démence sujette a caution de Charles IX. Il l’аchoisie comme refuge. De votre côté vous vous étiezrefusé a l’évidence pour établir votre alibi d’avance. A quoibon, puisque alors vous deviez tomber de haut et qu’il vous faudra expierd’autant plus durement d’avoir voulu être heureux sans regarder enarrière.

Поучение

Поздно, злые чары подействовали. Предостережения, идущие отовсюду, уже непомогут вам. Признания вашего шурина-короля и тревоги вашей возлюбленной нетрогают вас. Вы предаетесь любви, в то время как сами убийцы дрожат не толькоот ненависти, но и от страха, видя приближение кровавой ночи. Вы же встречаетеэту ночь, как будто она прекрасная незнакомка. Однако уже погиб г-н адмирал,почти у вас на глазах. Не правда ли, вы все это знали наперед, знали давно, новы так и не пожелали внять голосу своей совести? Ваше ослепление несколькопоходит на тот неизвестный доселе вид безумия, который овладел Карлом IX. НоКарл избрал его как прикрытие. Вы же со своей стороны не захотели признатьочевидность, желая заранее обеспечить себе алиби. Какой в этом прок? Ведь через то вы обрекли себя нападение с высоты и впредь будете принуждены тем горше искупать свое желаниебыть счастливым, не оглядываясь.

V. Школа несчастья

Я не знал, что такое ад

Мысль, с которой он повалился на пол, первой пришла к нему, когда оночнулся. — Мой добрый учитель, — начал Генрих, словно тот еще был жив и мог емупомочь. И услышал ответ: — Я живу очень замкнуто, люди дают мне всякие мерзкиепрозвища и пишут их на дверях.

Эти слова, действительно сказанные когда-то, прозвучали у него в душе такотчетливо, что он невольно обернулся. Нет, Генрих один, супружеская опочивальнязамкнута, кругом притаилась тишина. Колокола замолкли, истошный крик и войвнизу на площади с восходом солнца куда-то отступил, и усердные труды людейкончились. Ничто не шевелилось, кроме мертвецов на достроенной виселице, онитихонько покачивались. Совершенно недвижима была высокая груда нагих трупов.Только псы бродили вокруг и лизали раны. А живые скрылись, именно те, кто ещетак недавно с особым удовлетворением и упорством показывали, на что ониспособны. Даже окна и двери своих домов они прикрыли ставнями.

Вторая мысль, которая пришла в голову очнувшемуся Генриху, была: «Моейбедной матери уже нет на свете, а ведь и она меня предупреждала». Он отошел всамый дальний угол комнаты и услышал ее речь так же отчетливо, как перед темречь своего учителя. И мать говорила: развратный дом, злая королева. И голосматери и самый тон ее звучали так, словно она обращалась к ребенку, еще совсемнаивному ребенку, задолго до всех этих событий. И особенно душераздирающедействовал на него именно этот мягкий, давно умолкший звук, потому что все,чего она боялась, сбылось, и к тому же более ужасно и жестоко, чем могла себекогда-либо представить при жизни бедная Жанна. «Ты умерла от яда, дорогаяматушка. Знаешь ли ты это? Потом был убит господин адмирал. Осведомлена ли тыоб этом? Убит и Ларошфуко, твой последний вестник, которого ты послала мне.Мертвы многие из тех, что служили тебе, и наши дворяне лежат на землебездыханные. Мы попались в западню, хотя ты меня и предостерегала, матушка. Ноя не хотел слушать ни тебя, ни умного старика Бовуа, ни…» — Господи боже,скольких еще!.. — проговорил он вслух. Ибо все предостережения, которыми онпренебрег, вдруг сразу нахлынули на него в таком множестве, так стремительно,что мысли его смешались и он схватился за голову. «Марго? Да, и Марго: онапредостерегала меня, послав анатомический рисунок! Бедняжка фрейлина тоже:мешковиной был прикрыт ее трупик! Д’Эльбеф: тогда, у ворот, когда пыталсявытащить меня из свалки, и я мог еще бежать! Сам Карл Девятый: «Наварра,отомсти за меня!». Морней: «Колиньи остается, ибо его ждет могила, а тебя ждет